• • Кв. 12

Семья Межеричер

Семья Межеричер проживала в квартире № 12 с декабря 1957 года по осень 1963 года. Фотограф Игорь Леонидович Межеричер (1921-2002) въехал в просторную комнату с двумя окнами и высоким лепным потолком вместе женой Еленой Григорьевной (1933-1994), в девичестве Соломонович, работавшей учителем географии, и двумя детьми – Татьяной (1950-2018) и Андреем (1956 г.р.). Младший сын Андрей Игоревич Межеричер, поэт, член Союза Писателей, член-корреспондент Международной Академии наук и искусств, посетил наш музей в 2019 году, а затем написал нам в музей, поделился историей своей семьи в доме № 10 и предоставил фотографии из семейного архива. Вместе с Межеричерами жила няня Елизавета Александровна Решетнёва, в девичестве Духова (1912-1984).

Отец Игоря Леонидовича – Леонид Петрович Межеричер (1898-1938) был советским журналистом, художником-карикатуристом и теоретиком фотографии. Леонид Петрович – автор сценария к известному фото-проекту «24 часа из жизни Филипповых» (1931 г.), рассказывающему о повседневности московского рабочего завода «Красный пролетарий». Погиб в лагере в Магаданской области.

В соседней комнате проживала семья брата Елены Григорьевны: Владимир Григорьевич Соломонович (1936 г.р.), инструктор по физической культуре на стадионе «Красное знамя», а затем работник Института физкультуры при Министерстве угольной промышленности, его жена Фаина Львовна (1929 г.р.), сотрудница фармацевтической фабрики, и их дочери – Лариса (1956 г.р.) и Галина (1962 г.р.). Семья Соломоновичей выехала из дома позже – в 1972 году.

Воспоминания о детстве в квартире № 12. Написано Андреем Межеричером (1956 г.р.) в Стокгольме 16 октября 2020 года для нашего сайта по истории дома:

Я хорошо помню расположение комнат в квартире. Была высокая входная дверь из двух створок, за ней квадратная прихожая, казавшаяся мне ребёнку довольно большой. Из неё был вход направо в нашу комнату. Затем сужение коридора с дверью в туалет, совмещённый с ванной. Он был общим, по утрам здесь стояла очередь и соседи часто ругались. Затем справа – вход в комнату Соломоновичей. Дальше коридор немного расширялся, прямо продолжался коридор с комнатам, а налево короткий коридор вёл в кухню. Здесь по правую руку была кладовка. Далее была просторная общая кухня. В ней слева у стены двойная раковина с кранами для воды, далее две газовые плиты с четырьмя конфорками и духовкой каждая, затем в конце левой стены, в самом углу – «чёрный ход», с дверью ведущей на лестницу, выходившую на общий двор нашего дома. Через неё нас детей выпускали гулять во двор. Вдоль всей следующей стены с окном во двор стояли кухонные столы – наш и соседей. Из окна родители кричали нам детям во двор, зовя домой. Кухонные столы соседей продолжались и вдоль следующей стены. Всего их было пять по количеству комнат. На кухне всегда было жарко от плит, но довольно тихо и мирно для общей квартиры. В основном коридоре, после двери наших родственников Соломоновичей было ещё три комнаты, в которых жили семья Батовых (мать уборщица ЖЭКа и двое дочерей), семья Кожуро ( он был ровесником папы и приходил к нам в гости, работал в Военторге, она – не помню где) и молодая модная девушка Нина Селиванова, работавшая в магазине. Она всегда меня постригала, когда я был маленьким.

Коридор упирался в дверь ещё одной, довольно большой кладовки. По правой стене до неё жили Батовы, а слева корридор слегка расширялся и там были две комнаты, Кожуро и Селивановой. В кладовке были вещи, сложённые всеми соседями и стоял фотоувеличитель. Там мой папа-фотограф печатал свои снимки, чем соседи были не очень довольны. Он выходил оттуда, щурясь на лампочку коридора с большим кюветом в руках, в котором плавали в растворе фотографии и быстро шёл на кухню к раковине промывать их. В то время, которое я помню, мне было лет пять-шесть, моё детское восприятие улавливало не всё, а то, что отлагалось в памяти, несло в себе отпечаток моего детского восприятия. Я помню, что пол в комнатах был паркетный, наборный и его надо было натирать мастикой. Мы делали это всей семьёй, в коридорах пол был дощатым, покрашенным в коричневый цвет. Местами краска вытерлась, особенно на кухне около плит, а так же около туалета, над чем мы с моей двоюродной сестричкой и закадычной подружкой Ларисой хихикали между собой.

Я помню соседку Ирину Батову, грузную добрую и неторопливую женщину невысокого роста. Нам с сестрёнкой казалось, что она ходит переваливаясь, как утка и мы об этом перешептывались между собой и тоже хихикали. Я не помню никого из других детей в квартире, хотя они должны были быть. Мы играли всегда с Ларисой, которая была моей молочной сестрой и младше меня всего на три месяца и два дня. Гуляли мы в нашем дворе, играли с другими детьми, катались на трёхколёсных велосипедах по кругу, и на улицу по гулкому проходу нам ходить не разрешалось. Мы и не ходили. Мы были послушные дети. Основная наша шалость заключалось в том, что мы подбегали группкой к двери подъезда, где сейчас ваш музей, открывали её и смотрели на стоящую большую фигуру негра, держащего в вытянутой вверх руке круглую лампу-светильник. Мы пугались его чёрного лица с белыми зрачками глаз и белыми зубами и с веселым визгом убегали, чтобы вскоре прибежать опять. Вот наверно и всё.

Вот ещё я помню шум Садового кольца , когда няня открывала большую форточку окна для проветривания комнаты. Часто это было, когда меня клали спать днём. Подоконник был высоким, довольно широким и белым. Белым же были и двойные рамы окна. Между ними зимой помню лежала вата. Няня была небольшого роста и я, свернувшись калачиком под одеялом, полузакрытыми усталыми глазами видел, как она брала стул, чтобы открыть сначала одну форточку, а затем в ней же вторую размером поменьше во внешней раме окна. Гул улицы врывался в комнату вместе с прохладным воздухом. Я различал в общем потоке звуков жужжание троллейбусов, гудки автомобилей и рычание моторов грузовиков. Это был мир моего детства, я его помню и люблю, как и квартиру на Большой Садовой, в которой мы жили несколько моих ранних лет.

Стихотворение о детстве в доме № 10 по Большой Садовой, написанное Андреем Межеричером в 2016 году.

Альбом семейный пожелтел,
Я фотографии смотрел,
Картонные страницы.
Их стыки пропитала пыль,
Я лица многие забыл,
Но мне ночами снится
Дом, где ребёнком проживал,
Двор, где с соседскими играл,
И бегал очумело,
Качели, с домино столы,
Деревьев белые стволы,
Покрашенные мелом.

Шестидесятые года.
Иначе было все тогда.
Вот снимок потускнелый,
На нем как много лет назад
Наш двор и бабушки сидят
У клумбы захирелой.
Велосипед -три колеса,
Соседей в окнах голоса,
Бежит собака, лая,
Из подворотни шум машин:
Я не хожу туда один,
Там улица большая.

Альбому очень много лет,
В нем есть и бабушка и дед.
На снимке заурядном
Иx лица стёрлись и глаза,
А мне достались голоса
И двери стук парадной.
Я полистать его был рад:
Между страницами лежат
Концертные билеты,
Перо, засушенный цветок,
Ажурный тонкий веерок
Как прошлого приметы.

Вся наша жизнь как тот альбом:
Уже от лет покрылась мхом
Обложка расписная,
Он позабыт, но вот опять
Возьмём его, чтоб полистать,
О жизни рассуждая.
А что оставим мы с тобой,
Когда покинем мир земной
Уйдём в миры другие?
Безликий с фотками планшет?
Как хорошо, что жив поэт
И есть часы ночные!